Диагностика и лечение

«Мы боремся за пациента до конца»

Как лечат пострадавших при взрывах и пожарах, что такое пересадка кожи и почему она может потребоваться после розжига мангала, а также о том, какие тайны выдают врачам замерзшие на улицах бродяги, рассказал заведующий ожоговым отделением медсанчасти «Северсталь» Роман Кочин.

— Роман Юрьевич, какой пациент был самый тяжелый в вашей практике?

— Давно это было, в 2003 году. Я пациента застал уже в процессе выписки, но молодой человек пролежал в отделении больше года. У него было порядка 80% тела повреждено огнем, 60% — глубокие ожоги. В его доме произошел взрыв бытового газа. Он, спасая дочь, закрыл ее собой. Врачи приложили максимум усилий, мать его помогла, выходила. Он к нам потом приезжал на реабилитацию, а затем пропал, судьбы его мы не знаем. Конечно, бывали пациенты с обширными ожогами. Даже с нашей аппаратурой, хорошими лекарствам мы можем долго их лечить, но исход бывает плачевный. Каждого такого пациента через себя пропускаешь.

— Какие травмы вы лечите?

— Помимо ожоговых и холодовых травм лечим последствия ожогов и обморожений. Занимаемся пациентами с утратой кожного покрова, выполняем аутодермопластику — пересадку кожи. Также лечим трофические язвы, незаживающие раны различного происхождения — за год это около 30% от общего числа пациентов. У нас проходят лечение пациенты с обширными скальпированными ранами, с пролежнями. У нас большой опыт лечения людей с потерей кожного покрова, нигде в регионе этого не делают. В прошлом году лечили уроженца Узбекистана с редким заболеванием — синдромом Лайелла. Это когда эпидермис сходит как перчатка. Пациент живет в Вологде, приехал лечиться к нам. У него была практически полная утрата кожного покрова. Такие пациенты могут легко получить инфекцию, сепсис и погибнуть. В регионе только у нас есть специальные флюидные кровати. Этому пациенту меньше чем за три недели мы полностью восстановили кожные покровы, выписали его здоровым.

— Чем вы заменяете кожу?

— Применяем новые методики — это современные раневые покрытия. Есть даже раневое покрытие из кожи свиней — ксенодерм, ведь организмы свиньи и человека очень схожи. Недавно применяли биокожу — у пациента была тяжелая производственная травма. Это покрытие состоит только из биологическим компонентов, никакой химии. Однако такие покрытия очень дорогие.

— Что такое флюидная кровать?

— Это как металлическая ванна со специальными микросферами, как мелкий белый песочек на Мальдивах. Снизу установлена турбина. Под действием воздуха этот песок при температуре не выше температуры тела как бы кипит. Пациент находится как в невесомости. Это очень важно при обширных ожогах на спине, конечностях. Это делается для подсушивания ран, лечения после операции по пересадке кожи.

Есть даже раневое покрытие из кожи свиней — ксенодерм, ведь организмы свиньи и человека очень схожи.

— С обморожениями часто приходится работать?

— Это сезонная травма. Обычно таких пациентов бывает до 40 в год. Хотя как-то и летом были двое с обморожением жидким азотом. Вот в прошлом году были морозы, так и пациенты были — 36 человек. Есть поверхностные обморожения, а есть и глубокие. В первом случае ставим на ноги за восемь-девять дней. С глубокими обморожениями проблем значительно больше. Обычно травмируется не один палец, а обе стопы, обе кисти, а то и все вместе. Это тяжелые больные, они проходят через реанимацию. Как правило, еще и осложнения есть, например, пневмония. Глубокие обморожения получают в основном асоциальные люди, страдающие алкоголизмом. При такой травме нужно ждать, когда сформируется так называемая линия демаркации, чтобы определить уровень ампутации. Стараешься ведь как можно больше оставить пациенту для опоры, но не всегда получается. Важен каждый сантиметр. Эти пациенты подолгу лежат. Вроде их и не много в год, а все равно много сил забирают, в память врезаются. Они у нас лежат в среднем от месяца до трех-шести, бывали случаи лежали и год. Некоторых потом приходится оформлять в дом-интернат. Таких в год бывает три-человека человека.

— Чем еще коварны холодовые травмы?

— Когда человек отогревается, возникают разные проблемы. Самое тяжелое, когда нарушается работа сердца. Быстрое отогревание — плохо. При обморожении конечностей нельзя их сразу совать под горячую воду. Надо начинать с температуры градусов в 20 и постепенно, в течение часа-полутора, увеличивать температуру до 36—40 градусов, иначе вместо обморожения получим ожог. Был такой случай: зимой на даче отдыхала компания, выпивали, произошел пожар. Один получил ожоги. Друзья его вытащили на улицу, положили в сугроб и забыли, а началась метель. Пожарные спрашивают: «Где пострадавший?» А того уже замело. Мужчина получил и ожог, и обморожение. К нам его привезли в тяжелом состоянии.

— Вы сказали, что тяжелые травмы получают асоциальные люди. Много таких сейчас?

— Совсем махровых бомжей стало значительно меньше. В начале 2000-х у нас за год проходило человек 40 таких, а сейчас — пять-шесть. Причем они не то что совсем опустившиеся, как раньше. Сейчас у них есть паспорта, зачастую прописка. Это пьющие люди, не желающие работать, им так нравится жить. Я читал, что есть определенный процент людей, которым какие бы условия ни создавали, они все равно возвращаются к прежнему образу жизни. Многие из них сидели в тюрьме. Был у нас товарищ с городской свалки в Новых Углах, он сначала с обморожением поступил, потом с ожогами. У него есть прописка в квартире в Новых Углах, а живет на свалке. Он мне сказал: «Это же хороший бизнес!» У него к запястью был привязан магнит, мы попытались его снять, так у мужика началась истерика! Оказывается, человек с магнитом — это высшая каста на свалке! Им разрешено собирать металл. А магнит — как корона. У нас есть и постоянные пациенты. Один товарищ уже в шестой раз здесь. Сейчас лежит с декабря, а начиналось с ампутации пальчиков на ногах. Теперь с двумя культями на ногах остался. Мы этого человека каждый раз при выписке куда-нибудь пристраивали, отовсюду сбегает, и каждый раз оказывался опять у нас. Спрашиваю: «А что оттуда-то убежал?» Отвечает: «Не люблю контроль: вольно не выпить, не погулять, работать надо». Теперь мы его оформляем в дом-интернат в Грязовце. Мы туда уже четверых определили, там хорошие условия, на берегу реки, в сосновом бору. Думаю, уже не сбежит, далековато все-таки.

— Получается, в основном у вас ожоговые пациенты?

— Из 400 пациентов в год — 200—250 с ожогами. У ожогов тоже есть интересная зависимость: прошлое лето было сырым, и мы сразу заметили снижение количества ожогов. Ожог — это шок для организма. Палец обожжешь — вон как больно, а когда большая площадь тела? Причем поверхностные травмы болезненней, чем глубокие. Когда пациент говорит, что обожженное место болит, это хороший признак. Если не болит — значит, поражение глубокое, тяжелый случай. Ожоги часто приводят к инвалидности. Были у нас пациенты после удара молнии. Это редкость, на моей памяти два или три человека было таких. В 2004 году у Дворца металлургов девочку ударило молнией. Еще было двое молодых людей, которые под деревом стояли во время грозы. Это интересные пациенты: первые сутки на теле видны следы молнии, как она расходится. А через сутки-двое она исчезает. Поражение молнией — это как электротравма. Но в основном поступают пациенты с бытовыми ожогами. Производственных травм сейчас значительно меньше, техника безопасности соблюдается, тестирование на алкоголь регулярное на производствах.

Совсем махровых бомжей стало значительно меньше. В начале 2000-х у нас за год проходило человек 40 таких, а сейчас — пять-шесть.

— А бытовые травмы какие бывают?

— В тройке лидеров — кипяток, пламя и контакт с горячей поверхностью. Много пожилых людей: бабушка на печке уснула, дедушка в бане прислонился к котлу. Путают воду, особенно часто летом, когда ее отключают. Или бабушка зажгла конфорку, и загорелась одежда. Среди возрастных пациентов высокий процент летальности, но мы боремся до конца, несмотря на прогнозы. Бывает, что пациент очень тяжелый, вроде бы безнадежный, а мы его ставим на ноги. Это чудо. Бывают ожоги битумом или горячим металлом. С апреля начинается сезон «мангальщиков». В последние годы особенно часто. Люди неправильно пользуются средством для розжига — поливают угли и огонь. Бутылочка, когда нажимаете, выкидывает жидкость, а потом обратная тяга срабатывает, засасывает огонь, и бутылка взрывается в руках. Сначала «мангальщики», потом траву начинают жечь, потом баньки топить, зимой — обогреватели. От старых обогревателей у нас были пациенты, которые прогорали даже до ребер. Бывают больные с ожогом дыхательных путей. Рыбаки, охотники частенько у костров засыпают.

— Часто ли именно алкоголь является причиной травмы?

— Большинство травм происходит в состоянии алкогольного опьянения. Это касается обморожений, ожогов. Вот недавно случай был: 80-летнего мужчину днем привезла скорая, нашли его в сугробе, а лежал он там с утра. Хоть и одет был тепло, но привезли его в тяжелом состоянии, без сознания. У него температура тела была 25 градусов. А при 22—23 градусах — летальный исход. Он у нас полежал в реанимации два дня, отогрелся, оклемался, обошлось без обморожений. Через пять дней мы его выписали. А он такой интересный, когда очнулся, спросил: «Где хоть меня нашли?». Оказалось, у него на даче. Мужчине просто повезло, что его вовремя увидели и вызвали скорую. А еще бы пара часиков, и мы бы его не спасли.

— Много смертельных случаев?

— У нас низкая летальность. Реанимация хорошо оснащена, медикаменты хорошие, флюидные кровати, высокопрофессиональные реаниматологи. Когда я в 2003 году сюда пришел, умирало под 50 человек в год, сейчас — 15—17 пациентов. 20 летальных случаев — уже много. У нас летальность от ожогов на уровне 4,5—5%. Это хорошие результаты даже на уровне России.

— Вы лечите не только череповчан?

— Наше отделение работает с 1984 года. Изначально было 40 коек, сейчас — 20. Раньше у нас был областной статус, потом стали просто отделением медсанчасти. Но все равно принимаем больных из районов и других регионов. В среднем за год через нас проходит 400—450 пациентов, из них процентов 25 — жители области, человек 10—15 из других регионов. В былые времена у нас лежало более 500 человек в год.

— Какого финансирования требует лечение ваших пациентов?

— Это достаточно затратное лечение. Ожоги 30% и более — это высокотехнологичная медицинская помощь. У нас на этот вид лечения лицензия с 2014 года. Но квот нам не дают, хотя мы готовы работать. Там поле деятельности достаточно широкое. Мы делаем то же самое, что Москва и Питер. Могу даже сказать, что где-то мы делаем лучше.

— Вы говорите, что каждый пациент врезается в память, как абстрагируетесь от этого?

— Спорт, прогулки, общение с семьей, поездки на дачу, рыбалку, за грибами. Общение с друзьями важно. Но больше отвлекают поездки на природу или в другие города. К жизненным трагедиям трудно привыкнуть, но приходится… Ведь кто-то должен это делать. Даже в отпуск уезжаешь, говоришь: «Телефон мой все знаете — звоните».

— Почему вы выбрали именно это направление в медицине?

— Медицина не была для меня детской мечтой. Но прадед был медиком еще до революции, двоюродная сестра доктором работает. Может, корни повлияли на выбор профессии. Я сначала окончил наше медучилище. Во время учебы подрабатывал санитаром в больнице. Затем старшие товарищи подсказали, что надо продолжать медицинское образование. Поработал сначала фельдшером на скорой, потом поступил в Ярославский мединститут. Прошел интернатуру по хирургии. Остановился на травматологии. С 2003 года работаю в этом отделении. Был и перерыв — с 2011-го по 2013-й год работал главврачом во врачебно-физкультурном диспансере. Но вернулся обратно в ожоговое отделение. Можно сказать, в медицине прошел все ступени: работал санитаром в онкологии, фельдшером на скорой помощи, врачом травматологом в травмпункте, главврачом, сейчас заведую отделением. Поэтому понимаю всю структуру. И ни о чем не жалею.

Сherinfo.ru